Координационный совет по делам молодежи в научной и образовательной сферах Совета при Президенте Российской Федерации по науке и образованию

Физик Алексей Кавокин о российских студентах, мегагрантах и встрече с Президентом России

25 апреля 2017 года, 10:35

Когда физик Кавокин говорит «наш университет», надо переспрашивать, какой именно университет: в СПбГУ он с 2011 года руководит лабораторией оптики спина им. И. Н. Уральцева, созданной на средства мегагранта, в английском Саутгемптонском возглавляет кафедру нанофизики и фотоники. Кроме того, собеседник газеты "Санкт-Петербургские ведомости" - сооснователь и научный директор Средиземноморского института фундаментальной физики.

Физик Алексей Кавокин о российских студентах, мегагрантах и встрече с Президентом России

- Алексей Витальевич, про вас есть статья в англоязычной «Википедии», а в русскоязычной - нет.

- Значит, англоязычные авторы более оперативны. Я понятия не имею, как эти статьи пишутся, заметил только, что в одной справочной статье было сказано, что у меня трое детей. А их к тому времени уже четверо было.

- Тогда неудивительно, что вы пишете исторические книги, но - для детей. А почему там главный герой кот?

- Кот Саладин? Я с симпатией к котам отношусь. Люблю их рисовать. Так и получилось. У меня скоро выйдет совсем другая книга, «Хроники Акронис» - она была написана по предложению компании Acronis (российская программистская компания с офисами в 17 странах, один из спонсоров российской команды на гонках «Формулы-1». - Ред.), эту книгу хотят издать уже на шести языках.

- Ощущение, что беседуем с писателем. Но вы все-таки физик, давайте об этом поговорим. Получив мегагрант в 2011 году, вы на вопрос: «как вам это удалось?» - отвечали что-то вроде «написали заявку да выиграли».

- На самом деле каждый активный профессор на Западе подает на десяток грантов в год, а выигрывает дай бог один-два. Я подавал заявку, поскольку с университетской группой сотрудничал еще без всякого мегагранта.

В том, что мы выиграли, есть элемент случайности. Я был, наверное, одним из самых молодых мегагрантщиков - 40 лет. В том году, как обычно, подал еще на множество грантов по всему миру и из них очень мало получил. Так всегда: получаешь в 10% случаев.

- Правда, что российские гранты обременены немыслимой бюрократической нагрузкой?

- Да. Беда российской науки - это отчеты. В Англии у меня, например, крупный грант, 5 млн фунтов стерлингов на 5 лет, вовлечены три университета - и за все время я не должен написать ни одного отчета. Просто в середине срока приглашаются эксперты, люди, которые дают деньги, представители государства - и мы рассказываем, что сделали и какие у нас планы.

Здесь каждые три месяца надо сдавать отчет в сотню страниц. У нас 30 человек в лаборатории, и из них человека четыре занимаются в основном написанием отчетов. Безумная трата времени и интеллектуальных ресурсов. Вроде бы страховка от злоупотреблений, но почему-то по принципу презумпции виновности: ученые воруют, как и все, так что их (нас) надо контролировать.

- Видите ли, вы скажете, на что деньги потратили - а мы ни слова не поймем. Экситоны какие-то, спины... Вот и контролируют вас.

- Но получается замкнутый круг. Государство тратит на систему контроля гораздо большие деньги, чем потеряло бы из-за гипотетического воровства (а в науке все-таки люди в основном честные). Если посчитать цену времени, которое российские ученые тратят на бумажную отчетность, стоимость рабочего времени тех, кто читает эти отчеты, время секретарей, бухгалтерии - получится сумма, сопоставимая не с грантами, а с бюджетом всей российской науки.

Каждый раз на встречах в Минобрнауки я долблю в эту точку: грант подразумевает огромный конкурс; конкурс мегагрантов - честный, с серьезной международной экспертизой, то есть ясно, что выигрывают его люди серьезные. Так давайте будем им доверять! Но пока мои выступления остаются воплем в пустыне.

- Вы выпускник нашего физико-математического лицея № 239, который теперь Президентский. И не раз перед лицеистами выступали. Вы можете объяснить нам, чем вы в науке занимаетесь, как объясняли бы школьникам? Только еще проще...

- То, чем я занимаюсь, называется «физика жидкого света». Вот мы чай пьем - он жидкий. Свет тоже можно сделать жидким. Оказывается, когда свет заходит внутрь определенных типов кристаллов (а кристалл - это такая совершенная структура, в которой атомы сидят на тех местах, где им положено), он начинает вести себя как жидкость. Самая быстрая вещь во Вселенной может двигаться со скоростью пешехода, может остановиться, пойти назад... Такой свет может формировать водовороты, капельки, его можно направлять по каналам - в общем, управлять им.

Зачем это нужно. Как только мы научимся уверенно управлять светом, мы сможем им заменить электроны. У них множество недостатков: довольно непослушные, их сложно заставить бежать в одну сторону, и на это уходит много энергии. В результате наши компьютеры нагреваются. На мощных процессорах можно жарить яичницу - без всяких шуток. Это сильно сдерживает микроминиатюризацию, создание электронных чипов с все большим количеством транзисторов и диодов.

Сейчас 5% всей энергии, которую производит человечество, тратится на Интернет...

- Так много!

- Да, только на перекачку данных. Потому что данные перекачиваются, в частности, под Атлантикой, по световолоконному кабелю. Можно прокладывать вместо одного кабеля сто или тысячу, но это не лучшее решение. Прокладывать, поддерживать в рабочем состоянии, заменять - очень дорого. А объемы передаваемой информации будут только расти. Поэтому нужно революционное технологическое решение. И один из вариантов - переход от электроники на электронах к электронике на фотонах. Световой электронике. Свет, фотоны - послушнее, гораздо меньше греют окружающую среду, это в будущем - большая экономия электроэнергии. И фотон, повторю, может бежать в сотни тысяч раз быстрее, чем электрон.

- Над этим многие в мире работают. Все идут более-менее ноздря в ноздрю?

- Тут надо разделять фундаментальную науку и прикладную. Пользу от фундаментальной можно ждать только спустя годы: во Вторую мировую войну специалисты работали над расшифровкой кодов немецких систем криптографии - а спустя 40 лет это привело к появлению Интернета. Я занимаюсь фундаментальной наукой. Она едина, в ней нет национального деления, что, кстати, очень способствует сохранению мира во всем мире. Фундаментальщики говорят на одном языке, публикуют совместные работы.

Когда сделано фундаментальное открытие, за него берется прикладная наука. Люди, которые придумывают приборы. Это тоже довольно открытая сфера, большинство результатов публикуется. Но в конце должен быть патент, и он принадлежит той или иной корпорации, той или иной стране. Наша лаборатория тоже запатентовала два изобретения, - правда, связь между наукой и промышленностью в России слабая, поэтому мы пока не рассчитываем на то, что наша промышленность сразу сильно выиграет от этого изобретения. Но механизм есть.

А вот дальше - промышленность. Это уже закрытый мир, страшная конкуренция, кража секретов и все такое. Это уже не наш мир, хотя мы на него работаем и он без нас не может жить.

- Выиграв мегагрант, вы сразу высказали опасение: непонятно, что будет с лабораторией, когда грант истечет. Он истек в 2013-м. Сейчас 2017-й - и лаборатория работает.

- Нам ведь еще и продлили мегагрант на два года с учетом наших успехов. Но потом был тяжелый период. Мы получали какие-то внешние гранты, боролись за деньги на внутриуниверситетских конкурсах. Но этого не хватало. Чтобы лаборатория была конкурентоспособной на международном уровне, у нее должно быть серьезное базовое финансирование. Постоянные деньги, чтобы сотрудники могли существовать и чтобы не простаивало оборудование.

В общем, мне чрезвычайно помогла встреча с президентом страны.

- Вы о беседе президента Путина с учеными - получателями мегагрантов в прошлом сентябре?

- Да, можно сказать, мы ловко воспользовались ситуацией. Предстояла встреча с президентом, а мы незадолго до нее попросили у СПбГУ решить вопрос базового финансирования. Я сказал, какой минимум средств нужен, чтобы лаборатория уже на этой основе могла набирать гранты и т. д. И нам пошли навстречу. Сейчас мы смотрим в будущее с уверенностью. Во всяком случае до 2020 года - договор о базовом финансировании подписан на этот срок, как и мой контракт с СПбГУ.

- За шесть лет работы что вы считаете основными достижениями лаборатории?

- Мы первыми в России создали новый тип лазера. Бозонный. И это достижение в основном тех сотрудников кафедры, которые работают в лаборатории. Моя роль в основном сводилась к выбиванию денег, интеграции наших талантливых сотрудников в международный процесс и доставке образцов кристаллов: отечественные пока уступают в качестве, так я просто в карманах привожу кристаллы из Англии, Франции - это же не санкционные продукты.

В мире мы в создании бозонных лазеров не первые, но одни из ведущих. И пройти путь от нуля до одного из главных игроков - серьезное достижение. Бозонные лазеры могут работать в том частотном диапазоне, в котором не работают нынешние лазеры. Это субмиллиметровые излучения. Терагерцы, единственный частотный диапазон между радиоволнами и видимым светом, где у человечества нет пока ни хороших источников когерентного света, ни детекторов. А это очень востребованный диапазон. Хоть в лечении рака кожи, хоть в военном деле, хоть в аэропортах - такой лазер обнаружит пластиковую взрывчатку, не видимую для металлоискателя. Или если вам надо передавать в каком-то замкнутом помещении (например, в подлодке) большие объемы информации без проводов. «Большие» - это в миллион раз больше, чем позволяет существующая сейчас беспроволочная передача.

- Вас в школьном возрасте и литература интересовала, и рисование, а выбрали физику. Потому что родители - физики, брат - физик? Кстати, ваш брат в России работает?

- Так вот он только что сюда за кофе заходил... Да, вся семья - физики. А вот то, что я выбрал в физике именно такое направление, - случайность. Мой школьный учитель посоветовал мне (я уже студентом был) пойти в определенную группу в Физтехе имени Иоффе. Учителя зовут Михаил Георгиевич Иванов, он сейчас директор лицея «Физико-техническая школа». Его рекомендации дорогого стоят - так я на втором курсе вышел на тематику, которой занимаюсь до сих пор.

- А ваши однокурсники где сейчас?

- Процентов 25 остались в науке. Многие ушли в бизнес. Кого-то уже на свете нет - в девяностые много чего творилось в стране. Большинство работают за границей.

- Алексей Витальевич, бытует представление, что теоретики (физики, математики)... как бы сказать... не от мира сего. А вы, очевидно, уверенно себя в этом мире ощущаете.

- Просто бывают разные темпераменты - не думаю, что это очень сильно связано с родом занятий. Возьмите наших двух филдсовских лауреатов по математике: Григорий Перельман, в обывательском представлении совершенно оторванный от мира, и Стас Смирнов (профессор СПбГУ и Женевского университета, также «мегагрантник». - Ред.). Мы со Стасом большие приятели, это милейший коммуникабельный человек.

- Вы пишете не только «историю для детей», но и ироничные рассказы о коллегах. Это рассказы взаправдашние?

- Вы про книгу «Человек науки»? Там все герои фигурируют под своими именами, причем это известные люди, но истории - придуманные. Хотя и навеяны забавными вещами, которые происходят на наших конференциях.

Мы же, работающие в одной области, - маленькое сообщество, 100 - 200 человек со всего мира. Все друг друга знаем. Есть замечательный фильм «Четыре свадьбы и одни похороны» - вот у нас та же схема: одни и те же люди то и дело пересекаются. Встречаемся на конференциях, случаются всякие истории - часто смешные, реже грустные.

- Расскажите какую-нибудь. Но реальную.

- Сейчас вспомню... Вот! История произошла в Саутгемптонском. Мой приятель профессор Павлос Лагудакис (кстати, сейчас построил лабораторию в Сколтехе, в Сколкове) спрашивает меня: «Алексей, ты знаешь моего аспиранта Бена?» - «Знаю, хороший аспирант». - «Он мне сообщил, что хочет стать Люси. Поменять пол...»

Ну ладно - мало ли что бывает. Но у Бена есть невеста! Тоже аспирантка. А Павлос - грек, «православный». В смысле довольно консервативный. Он, конечно, допускает, что в Англии все бывает, но поинтересовался: «Бен, если хочешь - становись Люси, но как же невеста?». А Бен ему отвечает: «Мы сначала поженимся, а Люси я стану потом. И у нас будет союз двух женщин».

- Неправдоподобно...

- Я тоже так думал. Пока через несколько месяцев преподавателям не принесли циркуляр от директора: с сегодняшнего дня предписано называть Бена такого-то Люси такой-то.

- Вы работаете в разных странах. Нет такого: «я в чужой культуре, и поговорить-то не с кем по душам»?

- Я живу даже не в какой-то стране, а в самолетах. Прилетел в Петербург на три дня, в выходные навещу семью в Англии, потом лечу в Италию... У меня нет ни времен года, ни часовых поясов.

Большую часть времени я провожу все-таки в Англии, но не считаю себя частью английской цивилизации. А уже мои дети, безусловно, являются ее частью.

- На каком языке дома говорите?

- На русском. Хотя дети лучше говорят на английском. Не думаю, что это такая большая беда, когда ребенок вырастает двуязычным. Конечно, хотелось бы, чтобы русский у моих детей был получше, но все-таки они свободно на нем говорят.

- А дети чем занимаются?

- Старший сын - студент, уже занимается наукой, у него есть несколько публикаций. Я им очень горжусь. Учится в Париже. Он «между» физикой и химией. А младшие дети маленькие еще: двое в школе, одна еще нигде не учится.

- Вы физик, вы рисуете, вы пишете - а чем еще увлекаетесь?

- Играю на гитаре... Что еще... Катаюсь на лыжах. Люблю готовить. Играю в шахматы. Мой отдых - в перемене занятий. «Землю попашет, попишет стихи», как говорил Маяковский.

- В свою лабораторию в СПбГУ как студентов набираете?

- Это в основном университетские студенты, которые поступают в магистратуру к кому-нибудь из наших сотрудников. Те, кому интересно, остаются и поступают в аспирантуру. Студенты в Университете хорошие.

- А по сравнению с английскими студентами?

- Наши гораздо лучше! Я об этом везде говорю. Вы себе не представляете, какие кошмарные студенты в Англии. Там хорошие студенты есть только в Кембридже и Оксфорде.

В России такой сильной дифференциации нет. К тому же в России есть это замечательное явление - физматшколы. В Англии тоже много отбора на «предшкольном» уровне, мой сын в три года сдавал экзамен в определенную начальную школу, но потом школы (а среди них есть, конечно, очень хорошие) не специализируются на той или иной академической дисциплине.

А нас, помню, готовили как команду олимпиадников. Я с аналогами не встречался ни в Англии, ни во Франции, ни в Италии.

- Что «у них» в образовании лучше, чем у нас?

- Наши студенты - хорошие, а система высшего образования - плохая. «Плохость» в том, что... Вот я сказал: наши физматшколы лучшие в мире. А наши вузы - при всем моем почтении - архаичны. 1990-е очень подкосили нашу систему высшего образования, и она до сих пор не выбралась. Когда я встретился с президентом страны, я говорил именно об этом: сильное государство не может быть без сильной науки, наука - движущая сила экономики.

Вот Советский Союз: это была научная сверхдержава. Нынешняя научная Россия, скажем так, не на верху турнирной таблицы. За исключением отдельных ученых, отдельных групп. Но если вы приплюсуете к нынешней российской науке мировую российскую научную диаспору - снова получится научная сверхдержава! Те, кто уехал, но остался в науке, очень прогрессировали профессионально. Они занимают ведущие позиции в университетах, в исследовательских институтах, они создали свои научные школы. В журналах Nature и Science почти у половины авторов русские фамилии.

Это огромная сила. Если бы государство нашло ключ к диаспоре и построило «мост», чтобы эти люди (к слову, в основном вполне патриотично настроенные) более активно включились в нашу жизнь, как это, кстати, происходит в Китае... За границей полно средневозрастного преподавательского состава, от 30 до 50 лет, который почти отсутствует в России, - так создайте условия, чтобы человек мог полгода почитать здесь лекции...

- А Владимир Владимирович что на это?

- Владимир Владимирович произнес знаменательную фразу: «Я совершенно согласен с Алексеем!».

Мне это понравилось. Я даже подумываю сделать футболку с вдохновляющей надписью на память: «Я совершенно согласен с Алексеем».

Беседовала Анастасия ДОЛГОШЕВА 

Источник: Санкт-Петербургские ведомости