«В нашей науке подозрительная стабильность: затраты растут, а наукоемкость экономики не повышается»

Константин Фурсов о борьбе с псевдоучеными и положении российской науки в мире

«С помощью опросов мы фиксируем, что за последний год количество родителей, которые считают привлекательной карьеру ученого для своих детей, заметно выросло: в прошлые годы было порядка 35%, а в этом — уже больше 50%. Все говорит о том, что наука в чести. И у людей, которые управляют этой сферой, есть намерения вкладываться в нее не только деньгами, но и содержательно, инфраструктурно и так далее», — отмечает социолог Константин Фурсов. Помехой этому остается консерватизм научного сообщества, а также фейки и хайп вместо реальных дел. Подробнее об этом — в продолжении интервью ученого «Реальному времени». Первую часть см. здесь.

«Алгоритм написал текст такого качества, что половина экспериментальной группы не смогла отличить его от человеческого»

— Константин Сергеевич, как можно понять, действительно ли ученые в фундаментальной науке занимаются исследованиями, или уже стали просто вытягивать деньги из бюджета?

— Есть мнение, что наука — это удовлетворение собственного любопытства ученых за государственный счет. Однако сегодня, когда ресурсы сильно ограничены, а ученые представляют скорее академические корпорации, это не так просто. Наука функционирует как социальный институт, и это предполагает самые разные инструменты контроля. Есть институт профессиональной экспертизы, на нем держатся грантовые программы и научные журналы. Самый очевидный пример — правило двойного слепого рецензирования, которого придерживаются ведущие мировые научные издания. Если кратко, суть его в том, что при рассмотрении работы ни один из рецензентов не знает ни имени автора, ни того, кто еще читает работу. Считается, что это дает более объективную оценку.

Есть и другие формы контроля. В стране 20 лет работала комиссия РАН по борьбе со лженаукой, из состава которой в 2018 году выделили новую группу по противодействию фальсификации научных исследований. Теперь есть два ведомства: первое нацелено на пропаганду научных знаний и идеалов науки, второе — на проверку качества научных исследований.

Есть и менее формальные объединения — просветителей и научных коммуникаторов. Их участники действуют более автономно, но их объединяет общая вера в науку и ее важность для развития общества.

Группа АКСОН, например, устраивает ежегодные форумы, объединяющие профессиональных исследователей, ученых-просветителей, научных журналистов, пиарщиков и всех, кому интересен процесс взаимодействия науки и общества.

В ряде научных дисциплин появляются свои очень любопытные практики контроля. У медиков, например, есть виртуальная площадка, на которой вы можете представить схему планируемого эксперимента до его запуска. Коллеги вас оценивают и либо подтверждают состоятельность идеи и условно «дают зеленый свет», либо указывают на ошибки. Впоследствии это упрощает прохождение процедуры рецензирования при подаче статьи с результатами эксперимента в научный журнал.

Наряду с контролем со стороны научного сообщества, конечно, есть и контроль технический. Когда вы, условно, отчитываетесь за деньги по гранту или по прикладному проекту министерства, вы обязательно проходите процедуру оценки оригинальности и качества результата. Первое, как правило, устанавливается с помощью проверки на антиплагиат — ваш текст проверяют с помощью машинных методов. Дальше вас оценивает независимый эксперт. Это человек, который разбирается в вашей области науки и может сказать, насколько качественным и обоснованным является полученный результат.

Дальше уже можно говорить о качестве существующих методов и их совершенствовании. Алгоритмы автоматической проверки, как и люди, все-таки ошибаются. Например, когда «ловят» в тексте заимствования из правовых актов. Для юристов это будет проблема, потому что вся их работа построена на интерпретации законов. Попробуйте-ка оценить их с точки зрения процента заимствования.

Мы живем в эпоху больших данных и систем машинной обработки текста. И есть более продвинутые возможности сопоставлять большие объемы информации, различая вложенные в тексты смыслы.

В работе нашего института для анализа глобальных технологических трендов мы используем сложные алгоритмы семантического анализа с элементами машинного обучения. Это делается для того, чтобы сопоставлять и верифицировать информацию, поступающую из разных источников, отделяя фейк и хайп от действительных изменений.

Но и тут есть загвоздка. Относительно недавно исследователи представили алгоритм, который написал текст такого качества, что половина экспериментальной группы не смогла отличить его от человеческого. Это очень серьезный вызов, потому что дальше может сложиться такая ситуация, что машины будут проверять качество работы других машин. В конечном счете написание и экспертиза научного текста превратится в бесконечный симулякр. Лучшие умы теперь бьются над решением задачи, но пока усилия порождают только новые и еще более сложные методы семантического анализа. А наука — это все-таки не только техника, но и отношения, прежде всего доверия, профессионального и общественного.

— Как менеджеры от науки борются с учеными-мошенниками и псевдоучеными?

— Это известное экономическое и социологическое правило, что как только вы принимаете некоторые правила игры, то всегда появляются те, кто хочет переиграть систему. С мошенниками точно так же, они изобретают все новые и новые способы для того, чтобы маскироваться под настоящую науку.

Но дело тут даже не в этом. Дело в том, что наука смотрит вперед, но она при этом довольно консервативна. Зачастую действительно прорывные экспериментальные исследования не вписываются в рамки, принятые в научной среде и могут трактоваться как псевдонаучные или паранаучные (не совсем научные) исследования.

То, что называется парадигмальным сдвигом и действительно меняет точку зрения, в науке не происходит в одночасье. Это довольно продолжительный процесс. Научная дисциплина демонстрирует постепенно свою несостоятельность, или может накапливаться какое-то критическое число новых фактов, которые старая теория объяснить не может, тогда основополагающая концепция пересматривается. А когда вы просто приходите с новой идеей, то на вас смотрят довольно скептически. «Где ваши доказательства?» — спросят ученые.

Если посмотреть на структуру любой научной статьи, то вы всегда должны обозначать в своей работе ту нишу, в которую вы вписываетесь. То есть вы должны выделить некоторую традицию, обозначить тот класс задач и проблем, которые эта традиция рассматривает. И дальше описываете ту проблему или вопрос, к которым до вас никто не обращался. Фактически вы сами определяете себе место и запрашиваете на него разрешение. И это все равно конвенциональный подход, который до сих пор регулирует развитие науки.

«НИУ — это попытка ввести в университеты элемент стратегического планирования и управления»

— Какой эффект дало введение национальных исследовательских университетов? Университеты в России стали больше заниматься исследованиями?

— НИУ — это вузы, в которых сильна не только образовательная деятельность, но и научная. Это достаточно революционная для страны история, потому что, во-первых, была официально признана значимой гумбольдтовская модель университета, и, во-вторых, российским вузам был брошен вызов, потому что получение статуса НИУ предполагает разработку программы развития на несколько лет вперед, то есть продумывание долгосрочной стратегии.

Это намного больше, чем мы мыслим в рамках ежегодного планирования бюджета. И в таком смысле это довольно позитивная история, поскольку она позволила выделить вузы, которые были готовы брать на себя больше, развиваться, в том числе вопреки сложностям, двигаться вперед, собирать и развивать собственные научные коллективы.

Программой развития все не ограничивается, ее еще нужно выполнить, потому что от этого зависит дополнительное государственное финансирование. НИУ каждый год отчитываются о достижениях, а раз примерно в 5 лет происходит ревизия программ развития.

По опыту общения с проектным офисом нашего университета могу сказать, что разработка и реализации стратегии НИУ — это довольно сложное дело, которое предполагает в том числе серьезные организационные изменения. В «Вышке» были преобразованы все факультеты, созданы международные научные лаборатории, с определенного момента в образование введены так называемые индивидуальные траектории. Суть в том, что у студентов в рамках программы обучения есть определенный минимальный набор обязательных предметов, а все остальное они выбирают сами. С точки зрения управления это подразумевает совершенно другую модель организации образовательного процесса. Это уже не традиционный факультет с набором курсов, которые читаются определенному кругу студентов. Преподаватель оказывается открыт всему потоку студентов и заранее не знает, сколько человек к нему запишется. Это может быть и 100, и 200 человек, если курс интересен. Это в каком-то смысле и механизм конкуренции — если у вас интересно, к вам записываются, значит вы ценны как преподаватель. Бывает и наоборот — курсы, которые не выбирают, через пару лет закрываются.

Резюмируя, скажу, что НИУ — это не просто статус и деньги. Это в значительной степени попытка ввести в университеты элемент стратегического планирования и управления.

Стратегии и приоритеты могут быть самыми разными. Кто-то сделает ставку на подготовку уникальных публикаций и продвижение своего статуса в глобальном пространстве фундаментальной науки, кто-то выберет экспериментальную деятельность, кто-то откроет новые специальности, по которым еще никто не готовит. Это вопрос позиционирования организации в более широком контексте.

— На каком месте по статистическим показателям науки находится Россия? Есть ли у нас позитивные сдвиги, существенные провалы за последние годы?

— У нас все подозрительно стабильно в последний десяток лет, мало что меняется в части показателей. То есть затраты на науку стабильно растут, но при этом наукоемкость экономики не повышается. Знания не перетекают в экономику.

Формально Россия сегодня на девятом месте в мире по масштабам финансирования науки. На шестом — по объему государственных средств, выделяемых на науку. Между четвертым и пятым местом — по численности ученых, хотя на самом деле в динамике количество исследователей в России падает уже довольно продолжительное время. По уровню патентной активности мы находимся в первой десятке стран. Это, конечно, сильно зависит от того, как считать, но можно сказать, что в десятке. По публикациям несколько сложнее, тут зависит от того, на какие документы мы ориентируемся при подсчете, какие области науки рассматриваем. Есть области науки, в которых мы стабильно в пятерке (естественные науки, физика, математика). Есть направления, по которым мы заметно отстаем (медицина, биотехнологии). В значительной степени это вопрос приоритетов. Традиционно у нас очень активно развивались и поддерживались естественно-технические науки (физика, химия, биология, космические исследования, материаловедение), а в другие области, такие как науки о жизни, инвестировалось меньше. Поэтому и позиции тут невысокие.

Наука не делается за один день. Невозможно за год или за два преодолеть десятилетний разрыв. Нужно накапливать мощности, а это опять же деньги, люди, инфраструктура (в первую очередь социальная), оборудование, и зачастую оно должно быть уникальным, чтобы можно было проводить какие-то передовые исследования.

И, конечно, это связь с экономикой — кому нужно открытие, если оно потом не найдет воплощения в чем-то практическом. Даже у фундаментальных исследований есть свои практические выходы.

«Никогда за постсоветский период не уделялось столько внимания вопросу популяризации науки»

— Но приведенные вами данные все-таки говорят о том, что российская наука жива?

— Российская наука живее всех живых. Мы не первые, но и очень далеки от хвоста. Если посмотреть на меры поддержки науки, которые представлены в ключевых стратегических документах, то основное внимание у нас уделяется тому, чтобы сделать науку привлекательной, аккумулировать у себя наиболее перспективных исследователей, привлекать и удерживать молодежь.

Никогда за постсоветский период не уделялось столько внимания вопросу популяризации науки. За последние три года открыто достаточно много каналов популяризации науки: почти каждое крупное СМИ сегодня имеет посвященный ей раздел. Есть и более специализированные интернет-источники, например, Индикатор.ру, N+1, Laba.Media, MadMed.Media. Недавно стартовал проект «Всенаука». В соцсетях (прежде всего «Инстаграм» и «ВКонтакте») уже год реализуется проект «Я в науке» — микроблог из жизни молодых ученых. Можно вспомнить про фестивали и мероприятия самого разного уровня: «Наука 0+», «Собака Павлова», Science Slam, Science Bar Hoping, проекты Laba.Media, «Курилки Гуттенберга», тот же Слет научных просветителей или ежегодный форум АКСОНа, премия «Просветитель» за лучшее научно-популярное издание и др.

С точки зрения политического дискурса это становится важным сюжетом. Наука входит в поле повседневных дискуссий.

С помощью регулярных опросов мы фиксируем, что за последний год количество родителей, которые считают привлекательной карьеру ученого для своих детей, заметно выросло. В прошлые годы было порядка 35%, а в этом — уже больше 50%. Это серьезный скачок.

Очень важным событием этого года стало то, что в крупнейшей программе подготовки управленческих кадров «Лидеры России» появился трек по науке, который инициирован координационным советом. И на него было подано более 22 тысяч заявок, это очень много. Все говорит о том, что наука в чести. И у людей, которые управляют этой сферой, есть намерения вкладываться в науку не только деньгами, но и содержательно, инфраструктурно и так далее.

— В современной России есть примеры, года школьник участвует в деятельности научной лаборатории, совершает какие-то открытия? Чтобы заниматься наукой у нас, человеку обязательно должно быть от 25 лет и у него должен быть диплом вуза?

— Вы знаете, и школьники, и студенты де-факто участвуют в исследованиях, но это нераспространенная практика, скорее исключение, чем правило. Несмотря на способности и рвение, которые молодые ребята демонстрируют, научные исследования — это все-таки очень сложно организованный процесс, который требует серьезной квалификации. Просто наличия диплома тоже недостаточно, нужна практика и опыт, нужно следовать стандартам научного исследования. Это не игра совсем уж молодых людей. Конечно, есть прецеденты, когда студентов привлекают к научным исследованиям, но, как правило, эта помощь носит ассистивный характер — сбор данных, их частичная обработка. Понятно, что никто молодого человека к высокоточному оборудованию не допустит.

Пока вы студент, не прошли инструктаж и не получили необходимый допуск, это может быть даже опасно. Я бы говорил о различной мере вовлечения молодых людей в науку, но наука делается не их руками.

— Вопрос к вам, как к члену координационного совета по делам молодежи в научной и образовательной сферах Совета при президенте РФ по науке и образованию: какие формы поддержки молодых ученых и одаренных детей есть в России?

— Мы, как правило, ориентируемся на молодых ученых в возрасте до 39 лет с достаточным уровнем квалификации. Программ очень много, мы даже подготовили специальный интерактивный буклет. Это целая линейка грантов научных фондов, президентских грантов, которые выдают даже студентам. Например, президентские стипендии студентам и аспирантам, которые демонстрируют заметные достижения в научном плане. Стипендии студентами от 2 000 до 7 000 рублей в месяц, аспирантам от 4 500 до примерно 20 000 рублей, а гранты молодому ученому на исследования могут составлять и 5 млн рублей в год. Есть правительственные премии, премии губернаторов в регионах, премии мэра Москвы. Мне кажется, что сейчас возможностей финансовой поддержки ученых стало значительно больше. За них, правда, надо побороться, абы кому гранты и премии сейчас не дают.

Матвей Антропов

Справка

Константин Фурсов — заместитель директора Центра статистики и мониторинга науки и инноваций ИСИЭЗ НИУ ВШЭ, член координационного совета по делам молодежи в научной и образовательной сферах Совета при президенте РФ по науке и образованию.

Источник: Реальное время